Цветочный магазин возник так неожиданно, что мы едва не прошли мимо. Впрочем, пройти было невозможно. Я толкаю стеклянную дверь перед тобой, и волна аромата и тепла окутывает нас с головы до ног.
      Ты любишь цветы. Это видно сразу. А значит, этот уютный магазинчик встретился на нашем пути очень кстати. А, может быть, даже не случайно… Все женщины любят цветы? Да, все. Но не все умеют делиться своей любовью. К цветам. И уж совсем немногие испытывают в этом потребность. Здесь так хорошо, что совсем не хочется уходить. Впрочем, хорошо нам везде. Для этого совсем не обязательно куда-то идти. Но тебе очень захотелось показать мне цветы и рассказать цветам обо мне. Ведь они такие благодарные слушатели, если относиться к ним искренне и с уважением. Как ты. Как ты относишься к цветам и людям. А я зашел по другой причине. Чтобы увидеть в твоих глазах отражение стольких цветов сразу. Но покуда ты смотришь на всю эту роскошь - я не вижу твоих глаз. А стоит тебе перевести взгляд на меня - и, на удивление - в этих карих не остается ни орхидей, ни бегоний, ни даже ирисов. И меня необычайно обрадовало это открытие. Ведь если бы твои глаза делили свою красоту с цветами - даже с цветами - я стал бы ревновать. Прямо здесь, не сходя с места. Потому что тогда цветы - а их, как уже сказано, было великое множество - мешали бы мне падать в глубину твоих густо-чайных. В голове у меня, а может быть, в груди звучит вальс Чайковского из "Щелкунчика". Так хочется подхватить тебя и закружить в протуберанце разноцветных лепестков. Даже если продавщица станет возражать. Почему люди так любят цветы? Что они видят в них? Уж не свой ли потерянный рай? Цветы так похожи на людей. Только чуть поменьше. В смысле размеров. И безмолвны. А люди - не те же цветы? Только бывают гораздо красивее. И умеющие грустить. Даже в счастье. И мне захотелось… Но ты удержала меня: не здесь. Моя слепая рука наткнулась на холод стекла, и стало ясно: выход совсем близок. Я немедленно забыл про холод. Какого-то там стекла. И вслед за тобой устремился сквозь прозрачную дверь в такую уютную и ласковую ночь…
      Цветочный магазин возник так неожиданно, что мы едва не прошли мимо. Впрочем, пройти было невозможно. Я поспешно толкаю стеклянную дверь перед тобой, и волна аромата и тепла окутала нас с головы до ног.
      Ты любишь цветы. Это видно сразу. Но еще больше ты любишь его. То есть, меня? Мне ясно, что мы не в простом магазине. От того, какие цветы будут выбраны для нее (то есть, для тебя), зависит очень многое. Зависит всё. Символизм цветов - серьезный механизм, и действие его - неотвратимо. По могуществу на судьбы людей цветы превосходят, разве что, звезды. Я всегда догадывался об этом. Но не все так просто. Иначе красные розы могли бы стать спасением в 99 случаях из 100.
      Здесь хорошо. Очень хорошо.
      Мне хотелось бы подарить тебе фиалки. Очень. Это стало бы полным попаданием. Но фиалки, как назло, оказались только в горшках. И какие-то усталые. Как быть с ними во сне, если даже не из чего полить? Усталые фиалки в горшке, подаренные женщине своей мечты - во сне - это даже хуже, чем увядшая сирень, найденная на столе утром. После пробуждения. Орхидея? Каким избавлением явился бы этот цветок-бабочка. Но здесь оказались лишь однотонные орхидеи оранжевого и голубого цветов. Герберы и гвоздики - это несомненное и грубое оскорбление в лучших чувствах. Пора гиацинтов уже прошла, а хризантем - еще не начиналась. В какую-то минуту я почти остановил свой выбор на лилиях, изящных и чувственных. Но их концентрированный, приторный до одурения запах слишком диссонирует с твоей ароматной легкостью и колокольчиковым хрусталем твоего смеха, когда тебе хочется смеяться. Что бывает не часто. Ты с улыбкой переходишь от цветка к цветку, бросая доверчивые взгляды то на своего спутника, следующего за тобой, как тень, то на лепестки, венчики и чашечки всевозможных оттенков. Словно призывая их в качестве взаимных свидетелей. Доверяя им звучание своего сердца. Говоря: посмотрите, почувствуйте, поймите, как я люблю эти цветы и как я люблю этого человека. А я смотрю на тебя вперемежку с цветами, тоже улыбаюсь, чуть подрагивая краешками губ, и думаю: Бедная ты моя бедная… ведь я вижу что тебе не нужны цветы от меня… Вернее конечно нужны… очень нужны… Но ты ведь зашла в этот магазинчик не за этим… не за подарком… искренне зашла за другим… просто пообщаться с цветами… и поделиться ими - не унесенными - со мною… И знаешь что мне нельзя уйти отсюда без цветов… Тебе нельзя уйти отсюда без цветов… Ах если бы можно было уйти просто… мы не были бы связаны их безжалостной символикой… и нарциссы и желтые тюльпаны и черные гладиолусы можно дарить если позволяет контекст… если это уместно… Бедная моя бедная тебе не уйти отсюда без цветов… Всё плывёт у меня перед глазами. Чтобы не потерять свои очертания, я изо всех сил хватаюсь за твой взгляд, брошенный мне, как спасательный круг. Смятые обрывки вальса Чайковского доносятся то ли с улицы, то ли откуда-то из другого мира. Стеклянная дверь внезапно дрогнула и исказилась, словно собираясь стечь на пол. Продавщица сдавленно вскрикнула и подхватила вазу, которую я едва не опрокинул. И вновь метнулся к твоему взгляду. Ты почти тащишь меня к выходу…
      Я выбрал для тебя белые розы. Потому что роз чайных здесь и сейчас, конечно, не оказалось. Решение не покупать белые розы - первый шаг к решению купить красные гвоздики. Я это знаю. И это сыграло чуть ли не решающее значение. Ну, и еще, естественно, отсутствие чайных роз. Единственных, способных спасти и искупить нас обоих. Но я взял белые розы. Для тебя.
      Здесь, на улице, в Городе почти ничего не изменилось. Только стало немного темней. Сумерки уступают. А может быть, так кажется по контрасту с белыми розами. Делаем несколько шагов и останавливаемся. Ты нюхаешь нежные белые лепестки, я любуюсь тобой. Внезапно с оглушительной ясностью всё становится на свои места. Словно оркестр, только что игравший вальс Чайковского, пролился с неба кратким, стремительным и очищающим дождем. Всё становится ясно. Но уже поздно.
      Я хохочу. Содрогаясь всем телом. Как будто это не смех.
      — Какой же я дурак!
      Ты смотришь на меня в ожидании.
      — Я понял.
      — Я тоже хочу понять, — ты улыбаешься. Тебе не страшно со мной.
      — Сокровище моё, как только ты меня терпишь…
      Ты чуть нахмурилась.
      — Расскажи.
      — А ты простишь меня?
      — Ни за что, если ты не скажешь.
      — Я понял. Подсолнух. Я должен был подарить тебе подсолнух. Ведь там были подсолнухи. Ты помнишь?
      Ты снова нюхаешь розы. Твои глаза становятся озорными.
      — Не только помню. Понял бы ты, пожалуй, если бы я не подсказала…
      — Но… Ведь теперь уже поздно? Да?
      — Главное, что ты понял.
      — Спасибо.
      — За что?
      — За всё.
      Город красив и вовсе не желает нам зла. Но почему-то не хочется уходить от стеклянной двери цветочного магазина. Совсем не хочется.
      — Интересно, есть ли в этом городе хотя бы одна гостиница?
      Ты издала странный звук, что-то среднее между вздохом, всхлипом и усмешкой.
      — Ты бездарный сновидец.
      Я преградил тебе дорогу и сделал непроизвольный жест, что-то среднее между попыткой обнять и погладить.
      Ты отстранилась.
      — Ты совершенно бездарный сновидец.
      — Почему ты…
      — Неужели не понятно, что здесь не может быть гостиницы.
      — Чепуха. Я сейчас спрошу у кого-нибудь из прохожих.
      Я делаю шаг в сторону, оглядываясь по сторонам.
      — Не трать время попусту. Если в этом городе и существует гостиница, то в ней наверняка не будет свободных мест, а портье, как назло, окажется принципиально не берущим взяток.
      Я стоял и смотрел на тебя, искренне пытаясь понять топографию мира.
      — Разве… Разве это плохо, не брать взяток? — наконец, выдавил я из себя.
      Ты чуть улыбнулась и вздохнула.
      — Хорошо. Плохо, что в твоем сне для нас нет места.
      Я потерянно молчу.
      Ты подошла и прижалась ко мне всем телом.
      — Почему, ну почему тебе не приснилось, что нас проглотила огромная рыбина?
      Я заглянул тебе в лицо.
      — Ты хотела бы, чтобы нас проглотила рыба-кит?
      — А что еще остается? Единственное место, где можно уединиться.
      — А как бы она нас заглотила – вместе с городом?
      — Нет уж, — ты берешь меня под руку и мы снова меряем шагами неведомую улицу, — Город оставь в покое. Еще не хватало в рыбине так же ходить вдоль и поперек.
      — Любопытная интерпретация библейского сюжета. Пророк Иона, занимающийся любовью со своей возлюбленной в чреве кита.
      — Тоже мне, пророк…

                    "Предвидеть будущее можно.
                    Предвидеть, но не обрести."

      Время не всегда…
      Бывает непонятно…
      Встать на место человека, который…

      Звездная пыль. Красивое, поэтичное сравнение. Звездную пыль вовсе не обязательно искать на башмаках и мостовых. А где? Неужели на небе? Ну, хотя бы на карте созвездий. Звездная карта отличается от карты земной тем, что для путешествия по ней нет никаких преград. Кроме боязни выйти темной, холодной ночью на улицу, на продуваемый всеми ветрами двор, под ледяной сквозняк, дующий сквозь Вселенную… Конечно, путешествовать по бумажной карте - будь то земная или небесная - вряд ли кому-то захочется. Но небо… Оно имеет то восхитительное преимущество перед землей, что открыто взглядам. И можно, не сходя с места и не заботясь о билетах, увидеть точку в Мироздании, куда бы ты хотел попасть.
      — Ты хотела бы стать хвостом Большой Медведицы?
      — Хвостом? У медведицы есть хвост?
      — Так думали древние пастухи.
      — Нет, я бы хотела попасть на звезду Альтаир.
      — Альтаир? Сердце Орла?
      Ты киваешь, загадочно улыбаясь.
      — В его сердце ты уже попала, — я прикладываю твою ладонь к своей груди, — Слышишь?
      — Нескромно с твоей стороны принимать Орла на свой счет, — тихо молвишь ты.
      — Извини, но созвездия Кролика не существует.
      — Зато есть Дракон, — запрокинув голову, ты проводишь пальцем извилистую линию по небу, — Видишь, какой он длинный. Не понятно, где начинается, а где кончается.
      — Ты, случайно, не путаешь Млечный Путь с Драконом?
      Твой смех. Как лучшее, что может произойти под звездами.
      — Знаешь, а я бы лучше поигрался с гривой Льва. Его сверкающий Регул не похож на глаз хищника.
      — Сейчас ты скажешь, что…
      — Нет, звезд такой яркости нет на небе. Даже наша звезда – будь она хоть планетой – потускнеет от такого соседства. Чтобы увидеть такие светила, придется приблизиться к небу хотя бы на несколько десятков световых лет…
                  Ветер поднимет облако пепла…
                              еще не остывшего после ночи любви…
                            Угли испуганно вспыхнут…
                       но ветру нет дела до чьих-то эмоций…
                                                 Пламя до неба…
                                Жар до преисподней…
                            Причудливый танец беспечных, 
                        рожденных всего на мгновение
                                                        искр…
                                  Всё в прошлом…
                                           Но звезды - свидетели…
              и есть надежда, что звезды погаснут -
                                пусть чуть -
                                          но позднее, 
                                   продержатся дольше…
                                Угаснут…
                            но прежде…
                        Взойдут над Землей еще раз…
      — Как ты думаешь, сколько световых лет мы уже преодолели?
      Я молчу в ответ.
      Как ни странно, в этом городе катастрофически мало скамеек. А те, что попадаются - заняты. Впрочем, вероятно, благодаря этому обстоятельству, мы, наконец, нашли самую уютную на свете скамейку - возле чужого подъезда. Конечно, лучше бы возле своего - но это уже из области фантастики. Здесь-то, на этой уютной скамейке, ты и засыпаешь у меня на плече. А я сижу и боюсь пошевелиться, чтобы не разбудить тебя. Пока сам не засыпаю.
      Пробуждение принесло неожиданный сюрприз. Оказывается, мы уже плывем на прогулочном катере вдоль невероятно красивой в это время суток береговой линии. И становится досадно и очень стыдно: мы проспали и заставили ждать самих себя. Однако, кроме себя любимых, стыдиться больше некого. Бывает, не хочется ни с кем делить свое тихое счастье. Но далеко не всегда посторонние настолько тактичны, чтобы оказаться в это время в другом месте. Словно не понимают, как долго и как мучительно эти двое ждали такой вот вечерней прогулки вдоль побережья.
      Но на этот раз с посторонними оказалось всё в порядке. Там, на берегу, в тени деревьев мерцают огни, играет музыка, слышатся возбужденные голоса, взвизгивают покрышками и вспыхивают фарами автомобили, смеются девушки, трубят слоны, приглушенно рассказывает что-то очень увлекательное невидимый баритон, громко хрустит ракушечник под мозолистыми ногами белых верблюдов, ругается попугай из ветвей, вскипают фонтаны, подсвеченные цветомузыкальными прожекторами, искрится шампанское и коктейли в сотнях бокалов, вновь и вновь повторяет фразу припева на неизвестном языке безупречно натренированная певица…
      — Это Крым? — по всей видимости, это спрашиваю я, хотя мне не до Крыма: я путешествуя по твоей шее и приближаюсь к уху.
      — Наверное, это Миссисипи… — отрешенно отзываешься ты, блуждая по моей небритой щеке с нависающими зарослями бакенбард.
      — Остановимся на Волге? — прошу я и одним махом пытаюсь достигнуть твоего нижнего века. Нелегкая задача, если учитывать, что в любой миг твои ресницы могут дрогнуть – и тогда я полечу в пропасть с неимоверной высоты и крутизны…
      Там, на берегу пульсирует чужой праздник. Какое счастье, когда весь мир празднует что-то ослепительно-оглушающее, что-то имеющее название, но не имеющее смысла. Как хорошо, когда весь мир уходит на свой праздник, и можно побыть вместе. Побыть вдвоем.

                                            "Я всегда буду за тобой,
                                             Я всегда буду за тебя,
                                             Нет, не отпущу!.." -
                                                                                 заливается на чужом берегу радио-дискотечная певица.
      — Как туда попала наша песня? — ты уже не в силах сдерживать беспричинный смех.
Уронив голову на подлокотник, я шутя кусаю тебя за палец, из последних сил сдерживая безумие.
      — Навелняка они сманили ее болшим гонолалом.
      — Отдай мой палец, — всхлипываешь ты от счастья, — возьми лучше что-нибудь другое…

                                    "Поцелуями ли,
                                      Нежными ли…
                                      Нижними ли…
                                      Это будет нетрудно.
                                      Это по любви…"

      — Кто утвердил звукорежиссера? Может, нам объединить наши праздники?
      — Нет.
      — Нет? — я с тревогой смотрю в твоё лицо.
      — Нет. Нам нет места на том берегу.
      Я прижимаюсь щекой к твоей ладони.
      — Тогда можно я возьму твою левую грудь? На вечную память. Она такая красивая. И еще твои губы, когда не улыбаешься. И когда улыбаешься. И когда смеешься - тоже. Особенно. А когда хмуришься - маленькие складочки над переносицей. И взгляд на меня, когда тебе смешно. И взгляд на небо. И внутренний сгиб локтя. И волосы на макушке, и твой хвостик. И ухо, в которое можно подышать. И голос, которым нельзя надышаться. И взгляд на меня, когда тебе грустно…
      — Нахал ты… Чем тебе не угодила правая?
      — Должен же я что-нибудь оставить тебе.
      — Оставь мне свой запах.
      — Запах?
      — Оставь мне свой запах. Я так редко тебя о чем-нибудь просила.
      — У меня еще остался запах?..

                                "Зачем топтать мою любовь?
                                 Ее и так…"

      — Что они там, сговорились?
      — Похоже на то. Знаешь…
      — Да?
      — Если это не Лета, то эта река должна когда-нибудь кончиться.
      — Так это, все-таки, не Крым?
      Вздох.
      — Ты же сам просил Волгу.
      — В таком случае… Это "когда-нибудь" произойдет довольно скоро.
      — Я бы все отдала за другое "когда-нибудь".
      — Я бы поделился с тобой половиной всего. И мы отдали бы его вместе. По половине. И на двоих у нас осталось бы еще одно целое "всё".
      Улыбка. А за ней - заклинание, чтобы влага удержалась, не выдала.
      — Но ведь лучше сойти на берег раньше, чем река кончится. Разве нет?
      Надежда. Отчаянная попытка прочитать в моих глазах что-то слишком важное. Словно я способен подарить нам вечность…
      — Даже на чужой берег?
      — Но если нет другого…
      — Тогда, может быть, остаться?
      Я стискиваю твою руку. Я слепой. Я боясь потеряться.
      — Где?
      Исчерпывающий вопрос.
                                                                               Вдох…
                                                                          Это воздух,
                                                     пыльца померанца,
                                                         кристаллики соли и
                          что-то еще нестерпимо горячее…
                                                        Сердце, наверное…
                                                                    Наверняка.
                                              Опрокинь эту чашу…
                             Все свечи загашены…
                                   Так даже лучше, так звезды виднее…
                                                          Как удержать ее…
                                               чтобы не смыло…
                                                       Здесь ведь живые…
                                     там берег без имени…
                                  Как удержать…
                                        Может, просто подарок…
                      им, нам и прочим по случаю праздника…
                          Чаша нектара, кипящего в жилах…
                              Но лепестки оставляют ожоги.
                    Выдох…
                Всё просто, всё будет последним…
                         Раз - и еще одна Атлантида…
                                                 Будем удерживать мир этот, 
                                            мир тот…
                                       или успеешь переобуться?.. 
          С ловкостью бывшей разведчицы сменишь
                                      туфельки на каблуках -
                              да на ласты…
                                С грацией тезки Елены Троянской
                              переобуешь и душу, и сердце?.. 
        Вырастишь жабры, свет солнца забудешь…
                                            Право, придумал…
                              Прости идиота…
                                  Нет, мы удержим…
                  Нам пить эту чашу…
              Как же пролить мимо -
        пусть даже каплю?..
      Когда мы сходили на пристань, я подал тебе руку, как истинный джентльмен.
      Белые розы ты, конечно, забыла на катере.
      Встать на место человека, который рядом…
      Потом еще будет столик со свечой и коньяк в широких бокалах. Коньяк, конечно, окажется звездным, а свече захочется гореть огнем твоих глаз. И нам обоим запомнится густой красный гранатовый соус. Под рыбу. И грохочущий джаз-банд не помешает тихо разговаривать. Осторожно и ловко подцепив вилкой креветку с тарелки, ты просишь ее на эту ночь занять место Луны. Ведь Луне - в какой бы фазе она ни была - тоже нужен отдых. И креветка сразу поднимается над столом и вылетает в окно.
      Мы переглянулись, но нам почему-то не стало смешно.
      А я беру кофейную чашку и, украдкой от официанта, выплескиваю остатки кофе тоже в окно, вслед за креветкой. И тогда за окном стало совсем темно.
      — У тебя нет ощущения, что мы летим в какую-то пропасть, что впереди черная бездна, и нам не избежать ее?
      Ты ждешь, что я отвечу.
      — Мне кажется, что мы – шоколадный мишка и мармеладная белочка на огромном праздничном пироге. Торжество стoит такого десерта. Кому-то будет сладко…
      Ты опустила глаза. Затем попробовала густой красный соус. Прямо из соусника.
      — Кислый. Как кровь.
      — Кровь солёная, — поправляю я.
      — Ты пробовал? — глаза твои вновь разгораются. Ты снова улыбаешься, не скрывая этого.
      — Что в тебе так завораживает меня?
      — Наверное, какая-нибудь мелочь, невидимая глазом. Зато я знаю, что меня в тебе – ВСЁ.
      — Зачем эта ночь, если утро все зачеркнет?
      — Какое значение имеет утро, если все главное совершается ночью?
      — Что главное?
      — То, что позволит нам ждать вечно.
      — А вечно – это долго?
      — Вечно – это меньше, чем до следующей весны. И моргнуть не успеешь.
      Время…
      — А если я стану старой…
      — Ты никогда не будешь старой.
      — …ты всегда будешь вспоминать меня той, сегодняшней, или никогда не вспомнишь молодой – чтобы не предать будущую?
      — Будущее — это песочные часы. Каждую минуту оно становится прошлым. И наоборот.
      — Будущее — И тебе хватит меня за миг, пока струйка песка не иссякнет, пока часы не опрокинуты вновь?
      Время не всегда…
      — Будущее — Ты мне нужна на тонком перешейке, который зовется настоящим.
      Мы помолчим. Словно ожидая чего-то. Что должно произойти в мире. Или не произойти, а отвратить нечто. Ведь хочется верить, что иногда что-то да можно отвратить. То, чему нельзя происходить. Но что обязательно произойдет.
      — Почему ты спросила меня про Мюнхаузена?
      — Потому что ты фантазер, — пытаешься отшутиться ты.
      — Ты знаешь, о чем я сейчас подумал?
      — Конечно.
      — О чем?
      — Скоро утро.
      Время…
      — Я могу не вернуться.
      — Ты мучаешь меня.
      — Я могу не возвращаться.
      — Но тогда…
      — Не всё ли равно… Главное – этот город будет нашим. Навсегда.
      — Ты хочешь, чтобы это сделала я?
      — Я могу сделать это сам.
      Я протягиваю руку.
      Время не…
      Ты медлишь. Затем расстегиваешь сумочку и вынимаешь большую плоскую двустворчатую раковину. Она так и лежала в сумке – приоткрытая – словно небрежно брошенная пудреница. И вся пудра, или все звезды давно должны были высыпаться.
      Но стоит мне принять раковину из твоей ладони в свою – и перламутровые сполохи, подобные полярному сиянию, бегут по стенам и потолку. Некоторое время я заворожено смотрю внутрь магических створок, а потом кладу раковину на столик – кладу раскрытую – и, встав, протягиваю руку. Но теперь уже совсем с другой целью.
      — Пошли.
      Ты поднимаешься из-за столика, неотрывно глядя мне в глаза.
      — Ты уверен?
      Я молчу, судорожно сглотнув, снова всматриваясь в раковину на столике.
      — Пошли.
      Почти на ощупь, помогая друг другу и плохо понимая, куда идем, мы направляемся к выходу. И, оказавшись на улице, под небом – сразу замечаем очень яркую звезду. Увидав ее одновременно.
      — Теперь всё будет иначе, — произношу я осипшим голосом и ищу твои глаза. Они должны быть где-то рядом.

      Мы помолчали. Словно ожидая чего-то. Что должно произойти в мире. Или не произойти, а отвратить нечто. Ведь хочется верить, что иногда что-то да можно отвратить. То, чему нельзя происходить. Но что обязательно произойдет.
      — Ты знаешь, о чем я сейчас подумал?
      — Конечно.
      — О чем?
      — Скоро утро.
      Вре…
      — Я могу не вернуться.
      — Ты мучаешь меня.
      — Я могу не возвращаться.
      — Ты думаешь, что можешь.
      — Не всё ли равно… Главное - этот город будет нашим. Навсегда.
      Я встал и подал тебе руку.
      — Пошли.
      Ты помедлила.
      — Пошли.
      Ты поднялась из-за столика, неотрывно глядя мне в глаза.
      — Ты уверен?
      Я промолчал.
      Время не всегда течет одина…
      И мы действительно пошли. Почти на ощупь, помогая друг другу и плохо понимая, куда идем. И, когда оказались на улице, под небом – сразу увидели очень яркую звезду. Увидели одновременно.
      — Наша звездочка, — шепчешь ты.
      Я прижимаю тебя к себе.
      — Почему ты спросила меня про Мюнхаузена?
      — Потому что я не Марта, — снова шепотом.
      — Я могу не…
      — Не можешь.
      Мы стоим так полтора часа, или три столетия, или пять минут.
      А потом ты подняла голову и стала смотреть в мое лицо. Даже не смотреть, а смотреться. Ты смотришь так, словно прощаешься с жизнью.
      Расстегнув сумочку, вынимаешь большую плоскую двустворчатую раковину. Она так и лежала в сумке;– приоткрытая;– словно небрежно брошенная пудреница. И вся пудра, или все звезды давно должны были высыпаться. Перламутровые сполохи, подобные полярному сиянию, бегут по стене, по тротуару и даже, кажется, по небу. Некоторое время я заворожено смотрю внутрь магических створок. Я пытаюсь сосчитать зарождающиеся, похожие на капли, жемчужины. Но мне не успеть.
      Ты чуть отстраняешься и захлопываешь раковину. Последнее, что я вижу – твои пальцы.
      В то же мгновение небо начинает трескаться, подобно потемневшему стеклу толщиной с тропосферу, по которому ударила горсть исполинских жемчужных шаров. Мне не видно этого страшного теперь неба. Потому что глаза мои закрыты. Потому что знаю, чем всё обернулось. И потому что последним клочком надежды еще пытаюсь дотянуться до тебя. Удержать. Удержаться с тобой. Пусть даже погребенными под обломками неба.
      Туннель. Склеп. Абстрактное подземелье. Тусклый коридор реинкарнации. Взорванный, корчащийся в судорогах сегмент утерянного мира.. Закопченное нечеловеческой копотью, засыпанное тихо падающими с низкого потолка хлопьями черной сажи обиталище изгнанника.

  е р ы г а